Дети, с которыми произошла беда

Ничего не вижу и не слышу

Мы с Сашей сидим в машине возле следственного отдела. Там находится ее дело. Саша — единственная, с кем мы встретились лично.
«Ну что, начнем? — бодро спрашивает молодая девушка с короткой стрижкой и красным маникюром, делает паузу и, с сильным нажимом теребя пальцы, говорит. — Моя история началась в раннем детстве, и я подозреваю, что она могла начаться и раньше, чем я помню. Когда мне было три года, моя мама вышла замуж второй раз за довольно молодого мужчину. Он был такой красавчик, и моя мама — классная молодая девчонка. Через два года родилась моя единоутробная сестра».
Когда Саше исполнилось шесть, они с семьей уехали на лето в Кисловодск, где остановились в отдельной квартире. Именно там, по словам девушки, это случилось в первый раз.
«Один раз я мылась в ванной и, когда вылезала, ударилась лобком. Не помню, почему ко мне не подошла мама, но, в общем, мой отчим сказал: “Давай я посмотрю, что там у тебя”. Я легла — и он засунул в меня палец. Не думаю, что он меня дефлорировал, но, в общем, это первый эпизод, который я отчетливо запомнила. Этот случай полностью изменил мой характер, отношение к жизни: я была суперподвижной, любопытной, а стала замкнутой, раздражительной, начала огрызаться».
Внешне, говорит Саша, отчим всегда проявлял себя как любящий отец, но периодически совершал действия, «которые казались нормальными, потому что они происходили постоянно, например трогал за грудь, целовал в губы».
«И когда мне исполнилось 14, случился первый секс в квартире его друга. Секс периодически случался до моих 16 лет, потом я закончила школу, познакомилась с мужчиной, уехала из родительского дома и довольно рано родила ребенка. С тех пор моя психика выбрала способ отмораживания: что хотите делайте, я ничего не вижу и не слышу».

«Странная форма игры»

О своем бывшем гражданском муже Елена (имя героини изменено) говорит исключительно «он». За весь наш разговор она ни разу так и не назвала его по имени — только местоимения или «этот мужчина». С ним женщина познакомилась в 2010 году, довольно быстро съехались, практически сразу забеременела. После рождения сына так же быстро разошлись — этот мужчина стал проявлять агрессию и избивать Елену. Не остановился и после расставания: преследования и угрозы стали регулярными, поэтому женщина решила обратиться в полицию. Как это случается в делах, где фигурирует домашнее насилие, у Елены даже не приняли заявление.
«Я не противилась тому, чтобы он виделся с ребенком. Скорее, наоборот, даже настаивала на этом. Он не жаждал встречаться с сыном, но периодически все-таки приезжал. Больше для того, чтобы преследовать меня», — вспоминает Елена.
Если мужчина все-таки навещал ребенка, то проводил с ним время либо дома у Елены, либо забирал сына гулять, говорит женщина. В 2014 году — ребенку тогда было три года — во время одной из таких встреч Елена зашла в комнату, где бывший гражданский муж играл с мальчиком.
«Я увидела, что на ребенке не было одежды и он облизывал его, ну… половой орган», — с тяжестью, которую слышно даже через телефонную трубку, произносит Елена. Каждый раз, когда ей приходится упоминать эпизоды насилия, она понижает голос, чуть смущается, тщательно подбирает слова и старается поскорее перейти к другим деталям.

Женщина признается: что именно она увидела тогда в комнате, осознала не сразу, подумала, «может, это какая-то странная форма игры». Но когда пришла в себя, оградила себя и ребенка от общения с этим мужчиной. Обращаться в полицию она даже не пыталась — прошлый опыт дал понять, что это бесполезно.
Почти год все было спокойно — бывший сожитель сына не навещал и с Еленой больше не общался — до тех пор, пока в 2015 году к ней не пришел следователь и не рассказал, что на этого мужчину заведено уголовное дело о совершении сексуального насилия в отношении другого ребенка. Пострадавшим оказался сын его бывшей жены, с которой он жил до Елены.
«Когда все случилось, мальчику было восемь лет. Этот мужчина не просто его трогал, он заставил мальчика взять в рот свои половые органы, — тихим голосом говорит Елена. — У ребенка на этом фоне возникли серьезные психологические проблемы. Он рос очень зажатым и пытался не вспоминать о случившемся. Но когда повзрослел, однажды в каком-то порыве рассказал матери. Боялся, что его младшая сестра будет оставаться ночевать с этим мужчиной. Когда следователь спросил, были ли схожие эпизоды с моим ребенком, я рассказала о том, что видела [в комнате]. Мой эпизод добавился к первому. В 2017 году дело старшего мальчика было закрыто — истек срок давности».

«Бабушка, это продолжается уже пять лет!»

О том, что муж сестры на протяжении пяти лет развращал ее племянницу Катю, Альбина (имена изменены, — прим. ТД) и остальные члены семьи узнали случайно. В декабре 2018-го, перед самым Новым годом, сестра Альбины, как это часто бывало и раньше, уехала по работе в командировку.
«Когда сестра уезжает, за девочкой присматриваем мы — я, бабушка и дедушка. Я, например, приходила утром, готовила завтрак, уходила на работу и возвращалась вечером. Днем она обычно была одна: в школу собиралась, уходила-приходила», — рассказывает Альбина.
Все, что Катя переживала вот уже несколько лет, вскрылось благодаря ее бабушке, которая во время новогодних праздников пришла проведать внучку. Дома тогда был и сожитель дочери — «лежал на диване, смотрел телевизор». По словам Альбины, когда женщина проходила мимо, заметила, что мужчина мастурбирует под одеялом. Такое повторилось еще раз, и свидетельницей происходящего стала Катя.
«Мама стала ее расспрашивать: что она видела, не замечала ли такого раньше. Сначала Катя все отрицала, но потом ее прорвало: “Бабушка, это продолжается уже пять лет!” То есть это началось, когда нашей девочке было десять», — почти кричит Альбина.
«Наша девочка» — ласково называет женщина свою племянницу почти при каждом упоминании. В тот день Катя рассказала бабушке все: как мужчина приходил домой днем, чтобы застать ее одну, как усаживался на диван, снимал штаны, зазывал ее к себе под разными предлогами и заставлял смотреть, как он мастурбирует.
«И Катя все это видела и слышала — и как он стонал, и как этот диван под ним дрожал. Мы никак не ожидали, потому что человек с виду тихий, безотказный, всегда помогал».
Через два дня после признаний Кати в город вернулась ее мама, и женщины написали заявление в Следственный комитет. На мужчину завели уголовное дело сразу по двум статьям — развратные действия и насильственные действия сексуального характера. В материалы дела вошли 19 эпизодов — но это только то, что Катя смогла вспомнить в подробностях, с датой, местом и временем, объясняет Альбина.
Следствие шло примерно год. «Это ребенок, с которым произошла беда», — так, вспоминает Альбина, заключили специалисты после психолого-психиатрической диагностики девочки. В результате мужчина получил 16 лет тюрьмы и обязательство выплатить миллион рублей моральной компенсации.

Каждое шестое преступление случается в семье

За последние пять лет в России число преступлений против половой неприкосновенности несовершеннолетних выросло на 42%, приводил в 2019 году статистику заместитель начальника Главного управления по обеспечению охраны общественного порядка и координации взаимодействия с органами исполнительной власти субъектов РФ МВД России Вадим Гайдов. В 2018 году в стране зарегистрировали более 14 тысяч таких преступлений. Пострадали 11 тысяч детей.

КАЖДОЕ ШЕСТОЕ ТАКОЕ ПРЕСТУПЛЕНИЕ СОВЕРШАЕТСЯ В СЕМЬЕ, А КАЖДОЕ ДВЕНАДЦАТОЕ — РОДИТЕЛЯМИ

Преступления против половой неприкосновенности и личной свободы, в том числе несовершеннолетних, регулируются пятью статьями 18 главы Уголовного кодекса Российской Федерации и входят в категорию особо тяжких.
Дело могут возбудить на основании заявления пострадавшей стороны, рапорта сотрудника полиции, который обнаружил преступление, публикаций в СМИ, обращения детского учреждения либо органов опеки, объясняет адвокат Галина Ибрянова, сотрудничающая с Консорциумом женских неправительственных объединений. Дальше следственные органы проводят проверку — опрашивают свидетелей и самого потерпевшего несовершеннолетнего.
Работа с детьми во время расследования уголовных дел — процесс сложный, деликатный, продолжает Ибрянова. Но регулируется эта работа только 191 статьей Уголовно-процессуального кодекса (УПК) и 280 статьей, если речь идет о допросе несовершеннолетнего в суде. УПК дает довольно сжатые инструкции — к примеру, что опросы и допросы ребенка должны проводиться в присутствии психолога, а ход следственных действий надо фиксировать на видео.

Напряжение и хаос

На этапе предварительного следствия дети должны пройти психолого-психиатрическую экспертизу. Ее основная цель, говорит клинический психолог, консультант фонда «Арифметика добра» Татьяна Доспехова — выявить, был ли насильственные действия и какие конкретно, чтобы опираться на эту информацию в решении о составе преступления. Нет задачи выяснить, что ребенок понял и почувствовал, объясняет эксперт: подход к ребенку объектный.
Чаще всего насильственным действиям подвергаются дети 4-8 лет, продолжает Доспехова, а самая уязвимая группа — старшие дошкольники и младшие школьники. В большинстве случаев эти дети не сообщают напрямую о насилии, не рассказывают в подробностях о произошедшем, а информация о пережитом опыте может вытесняться из памяти. Травмирующими для них становятся не только физические действия, но и, в гораздо большей степени, психологический контекст — в частности, невозможность противостоять взрослому, который в этом возрасте остается для них «безусловно правым».
«Чтобы провести диагностику, у ребенка должен быть хороший, доверительный контакт со специалистом, — говорит Татьяна Доспехова. — Поэтому должно быть несколько встреч-знакомств в спокойной, расслабленной обстановке для ребенка, чтобы он мог там расслабиться и играть. Часто экспертиза проводится максимально формально, взрослые могут обращаться с ребенком довольно резко. Ребенок же пугается и закрывается еще больше. Когда детей приводят в незнакомое помещение, вокруг собираются какие-то незнакомые тети и дяди, с которыми их оставляют наедине, — это такой уровень стресса, что вероятность успешной и корректной диагностики сильно уменьшается. Ребенок не доверяет взрослым: один или несколько взрослых его уже обманули, доверять какому-то другому нет никаких причин. Автор насилия часто маскирует свои действия под любовь и доброе отношение к ребенку, и после этого доверять взрослым для ребенка становится невозможным».
Бывают случаи, продолжает психолог, что ребенок рассказал обо всем на диагностике, а «специалисты не записали, потому что техника отказала или записи не сохранились», и его отправляют на повторную экспертизу. А там ребенок может уже ничего не сказать, особенно если процедура происходит через какое-то время: «информация вытесняется для того, чтобы психике сохранить свою целостность, опыт насилия невыносим». И дело просто закрывают.

«Психиатрические экспертизы проводились отвратительно», — выпаливает мгновенно ответ на мой вопрос Елена, и, пожалуй, впервые ее спокойный темп речи сменяется на нервный и агрессивный: экспертиз было всего две, и каждый раз они проходили травматично для мальчика.
«Когда мы приезжали, мы все время подолгу ждали начала. Все это время ребенок носился, поэтому он уставал и терял мысли», — поясняет женщина.
Во время первой экспертизы случилась «целая ссора», признается Елена. Специалисты попросили ее выйти на время диагностики и вдобавок подписать бумагу, что она согласна «на любые действия, причиняющие вред ребенку», как она говорит. Женщина ничего не подписала, а ребенка — к началу экспертизы уже нервного и уставшего — все равно забрали на диагностику одного.
Допрос шел всего 10-15 минут, потом ребенок сказал, что устал, и попросился к маме.
Вторая экспертиза прошла в таком же хаосе: «не могли найти ни дела, ни нужных документов», приходилось снова ждать. Уже после диагностики сын рассказал Елене, что, когда он вспоминал какие-то события, связанные с насилием, специалисты не обращали на это внимания.
«К сожалению, у нас нет такого института, где все было бы четко и доброжелательно к ребенку, — признает Татьяна Доспехова. — Эта тема [насилия над детьми] вообще вызывает очень много напряжения у специалистов. Диагностика ребенка — это же еще и большая ответственность, потому что преступление квалифицируется как особо тяжкое. Одно дело — когда я говорю о косвенных признаках, которые демонстрирует ребенок, и готова помогать и поддерживать ребенка и семью, идти вместе с ними в этот тяжелый опыт, чтобы излечить душевную рану. И совсем другое дело, когда я делаю заключение, что этот человек его изнасиловал».
О том, может ли ребенок оговорить взрослого человека или специально выдумать факт сексуализированного насилия, Доспехова говорит однозначно: всегда надо подробно разбираться, «откуда растут ноги».
«Придумать ребенок шести-семи лет не может, потому что у него по возрасту не должно быть информации на эту тему. Если же он информирован [на тему секса и сексуализированного поведения], это вызывает вопросы — где он вообще получил эту информацию», — говорит специалист.
По словам Татьяны, если ребенок выдумывает, то это будет заметно в процессе диагностики. Через рисунки или игру специалист сможет увидеть разницу между фантазией и реальным травматическим опытом. Даже если выяснится, что ребенок что-то придумал, в любом случае нужно разбираться, зачем он это делает, какие потребности находятся в дефиците, искать корень проблемы, говорит психолог.
— Может быть так, что у ребенка был другой сексуализированный опыт и он про конкретного человека говорит что-то, что с ним было раньше. И тут надо разбираться, что на самом деле происходит, — отмечает Доспехова.

Допросить так, чтобы не травмировать

Показания ребенка, особенно если речь идет о развратных или насильственных действиях сексуального характера, которые не оставляют следов, могут стать одним из главных доказательств в материалах дела. Поэтому и допрос должен быть проведен так, чтобы ребенок рассказал максимально много информации, объясняет Галина Ибрянова. В 2014 году Следственный комитет Санкт-Петербурга опубликовал методические рекомендации, «основанные на принципах дружественного к ребенку правосудия». В них прописано не только то, что нужно делать или не делать следователю во время допросов, — например не задавать закрытые и наводящие вопросы — но и как делать: «слова, поза, движение и мимика следователя должны показывать уважение и принятие ребенка». Есть разъяснения, какими вообще компетенциями должен обладать сотрудник, чтобы работать с детьми, и как должна выглядеть комната для допроса.
Специально оборудованные «зеленые» комнаты действительно стали появляться в некоторых следственных отделах. Они состоят из двух помещений, отделенных перегородкой со «шпионским зеркалом» (зеркало Гезелла), — тем самым, что показывают в кино. В одном помещении психолог работает с ребенком, а в другом следователи или другие члены комиссии наблюдают за ними, оставаясь при этом незамеченными.
«Наличие этих комнат и инвентаря в Уголовно-процессуальном кодексе не прописано, это, скорее, методические рекомендации. Чтобы их оборудовать, нужны средства и возможности», — объясняет Галина Ибрянова.
Стандартов по количеству обязательных следственных мероприятий тоже нет — процедуру определяет только следователь, и никто не может ему препятствовать. А потому и качество допросов тоже зависит по большей части от опыта и компетенций сотрудника.
«Существуют нормы по времени проведения допроса: дети до семи лет не могут допрашиваться без перерыва более 30 минут, а в общей сложности — более часа. С семи до 14 — не больше часа, а в общей сложности — не больше двух часов — уточняет Ибрянова. — Опять же, все эти нормы часто не выдерживаются. К допросам же нужно готовиться, вопросы правильные задавать, обеспечить ребенку спокойную обстановку. Не обучены этому наши следователи, к сожалению. Потому что это целое искусство — допросить ребенка так, чтобы не травмировать и не навести его на ответ, — “А это сделал папа, да?”»

Следствие по делу Кати длилось год. За это время девочку и ее маму вызывали в Следственный комитет «раз 20-25, чтобы подтвердить все показания, вспомнить какие-то детали», уточняет Альбина. Каждый поход в следственный отдел заканчивался истерикой девочки: она возвращалась домой в слезах, обвиняя во всем, что с ней происходит, взрослых.

«ДУМАЛА, ЧТО ЕЕ ОДИН РАЗ ОПРОСЯТ И ВСЕ, А ТУТ СЛЕДОВАТЕЛЬ: “ПРИХОДИТЕ ЕЩЕ”, “ДАВАЙ ВСПОМИНАЙ”, И ТАК ЕЩЕ РАЗ И ЕЩЕ РАЗ»

«“Вы обещали одно, а получилось другое!”, “Почему они меня опять вызывают?” — кричала она. А там же еще все на камеру записывается», — сказала Альбина.
Видеосъемка, требуемая нормами уголовного процесса (хотя можно подать ходатайство об отказе от съемки), необходима как минимум чтобы избежать дублирующих допросов, чтобы следователи задали все вопросы и больше к ним не возвращались. Адвокат Галина Ибрянова поясняет: запись нужна еще и для того, чтобы в будущем не вызывать ребенка в суд и не травмировать его снова, а просто показать на заседании видео.
«К сожалению, эта норма часто нарушается, и этим пользуется защита обвиняемого. [Но] если в деле вдруг не будет ходатайства от законного представителя с просьбой не проводить видеосъемку, а протокол допроса будет приложен к материалам дела без видео, такие доказательства могут быть признаны недопустимыми, и защита может попросить исключить это из материалов дела как доказательство».

Конвейер

Главный помощник следствия не только на диагностике ребенка, но и во время следственных действий — психолог. Но и с ними часто возникают трудности.
«Были психологи на первом допросе… кажется, — неуверенно говорит Альбина. — Потом Катю отправили к психологам при Следственном комитете. Ей там сказали: “Ну, если будут вопросы, вдруг захочешь позвонить — позвони”. Конечно, Катя ни разу им не позвонила. Очень слабо [отработали]. Мы подумали, что они [специалисты] как-то расположат ее к себе, возьмут эту боль ее и вытащат из груди. Нет, ничего подобного. А частные психологи говорили: “Ой, всего-то. А мы думали, что-то страшное случилось”».
По словам Галины Ибряновой, психологов могут вызвать накануне допроса, не объясняя ничего и не давая пообщаться с ребенком, чтобы определить его состояние и просто познакомиться. Чаще всего, говорит адвокат, это такой конвейер: психолог прибежал, сел в углу как статист, и следователь начинает задавать вопросы привычным ему казенным языком — «можешь ли ты пояснить по существу дела», который ребенок не понимает.
Еще одним потрясением для Кати стал внезапный «допрос» в школе от завуча по воспитательной работе школы. Когда о деле узнала прокуратура, объясняет Альбина, в школу было направлено представление о правонарушении. Педагог прямо посреди урока вызвала девочку к себе в кабинет, где собрались посторонние люди, и начала расспрашивать ее о произошедшем. Только ни родителей Кати, ни школьного психолога на эту встречу почему-то не позвали.

Вторичная выгода

Родители и законные представители пострадавших детей растеряны и травмированы, как и ребенок, — и не всегда знают, на что имеют право в процессе расследования. К примеру, есть один нюанс, о котором, по словам Галины Ибряновой, мало кто знает: Уголовно-процессуальным кодексом предусмотрено, что в случае совершения преступления против половой неприкосновенности несовершеннолетних потерпевшая сторона имеет право на бесплатного адвоката. Но юридическая помощь предоставляется только по ходатайству законного представителя. А если законный представитель о такой возможности не знает, а следователь чаще всего этого не разъясняет, то он лишается возможности получить ее с самого начала процесса, говорит Ибрянова.
Бывает, что специалисты, которые проводят экспертизы, обвиняют родителя или близкого родственника, подавшего заявление, во вторичной выгоде и каких-то своих интересах, заметила Татьяна Доспехова. «Хотелось бы, чтобы к ребенку и семье пострадавшего было больше уважения и сочувствия. Сегодня взрослый представитель ребенка встречает больше унижения, недоверия и подозрений от системы. Тема настолько тяжела, табуирована и трудно переносима для людей, [в том числе для специалистов], что им гораздо проще обвинить родителя пострадавшего ребенка в невнимании или выдумывании каких-то вещей, чем поверить в то, что говорит и демонстрирует своим поведением ребенок и начать разбираться в ситуации».
«Сначала у нас была приятная женщина-следователь, но потом ее, к сожалению, сменил молодой парень. Он позволял себе неприятные комментарии в адрес моей сестры, типа “А может, вы его жалеете?”, “А может, вы по нему скучаете?” Она приходила от него со слезами на глазах», — рассказывает Альбина.
«Вторичную выгоду» следователи увидели и в деле сына Елены, что сильно повлияло на ход процесса: якобы женщина могла подать такое заявление на бывшего сожителя из-за того, что он ее когда-то бил. Несмотря на то, что у следствия в качестве доказательств были показания и психологическая экспертиза ребенка, смс, которую мужчина прислал первой жене, где откровенно сказал, что он лишь «давал подержаться» за половые органы ребенку и чтобы она лучше следила за сыном, результаты полиграфа, подтверждающие, что Елена говорит правду, биллинг мобильного как доказательство, что мужчина действительно бывал дома у женщины, а также психологическая экспертиза старшего мальчика, которая подтвердила травму, процесс затянулся. По словам Елены, адвокат обвиняемого назвал его действия «отцовской лаской». Тем не менее, сначала дело долго не могли передать в суд, а уже в суде оно трижды не было рассмотрено по существу.
Дело передавалось из одного следственного отдела в другой, следователи уверяли, что продолжают работу, так прошел еще год расследования, за который появился новый эпизод: следствие установило, что мужчина мог совершить сексуализированные действия против еще одного ребенка — той самой дочери от первой жены, за которую переживал ее старший брат.
«Мой ребенок должен был пройти повторную психиатрическую экспертизу, а девочка была направлена на первую, — рассказывает Елена. — Должны были проводиться следственные действия, в том числе у меня дома. Но в феврале 2020 года я позвонила следователю, и мне сказали, что дело закрыто. Причем закрыли его, не проведя до конца все следственные действия и не получив результаты экспертизы девочки. “Я не нашел достаточно доказательств”», — сказал следователь.

Убить Билла

Уже будучи взрослой, Саша начала работать с психотерапевтом и попала в групповую терапию к Мерлин Мюррей — американской психотерапевтке, разработавшей авторский метод по работе с детской травмой, — когда та прилетала в Москву. «Это послужило толчком к моей готовности принять ситуацию и разбираться с ней», — говорит Саша. В прошлом году девушка попала к психиатру с депрессивным эпизодом и стала принимать терапию. По словам Саши, на одном из приемов психиатр предложила ей встретиться с консультантом, который специализируется на преступлениях против детей.
«В это время как раз родилась моя племянница, и я пришла к сестре в гости. Там отчим взял на руки эту малышку, и меня просто подбросило. Я вылетела как пробка из этой квартиры. На следующий день я пришла к консультанту и решила начать».
Первым делом Саша взялась за поиски адвоката. Одной из двух юристок, с которыми она встретилась, была известная правозащитница — ее имя девушка просила не упоминать. По ощущениям Саши, адвокат не поверила в ее дело, «потому что прошло так много времени». Тогда по совету консультанта девушка пошла к третьему адвокату. «Мне показалось, что он отнесся с сочувствием. Потому что в случае с девушками-адвокатессами этого контакта не случилось. Может быть, женщины, даже адвокаты, сами не верят, что с этим можно что-то сделать. Потому что они так много сталкиваются с тем, что нас часто посылают на хер с этим, что они не хотят обнадеживать клиентов».

Адвокат предупредил, что отказов действительно может быть много: либо заявление не примут, либо следователь «завернет дело сразу или спустя время» — и посоветовал написать заявление «на имя конкретной женщины, которая отвечает за преступления против несовершеннолетних, — Юлии Бужинской (руководитель контрольно-следственного отдела по вопросам процессуального контроля за расследованием тяжких и особо тяжких преступлений, совершенных несовершеннолетними и в отношении несовершеннолетних, — прим. ТД)», — и отправить его не в территориальный следственный отдел, а в Главное следственное управление.
«Заявление у меня приняли. Когда я вышла из управления, то почувствовала, что обратно пути нет и что самое сложное сделано», — улыбается Саша.
Сначала дело «спустили» в следственный отдел по нынешнему месту жительству Саши. Потом оно несколько месяцев кочевало по другим отделам и в результате оказалось по месту жительства друга отчима — там, где случился первый секс. С Сашей связался следователь, «с небес посланный ангел», как она его называет, и «основательно взялся за дело».
«Я чувствую, что он мой полноценный партнер в этой борьбе, как и должно быть. И это, вообще-то, шок, потому что я шла на это как на отдельную войну. Я тогда на репите (повторе, — прим. ТД) слушала саундтрек из фильма “Убить Билла” и воображала себя главной героиней. Но что я здесь найду союзников, я не могла предположить».
Саша считает, что им со следователем удалось собрать максимум доказательств, — она вообще настроена очень оптимистично. Есть ее показания, показания подруги — Саша уверяет, что в детстве рассказывала о насилии только ей — а еще переписка с теткой и запись телефонных разговоров с мамой, которые, считает девушка, подтверждают ее слова. Нюанс лишь в том, что Саша не смогла пройти полиграф, — так разволновалась, признается она, что реакция была одинаковой на все вопросы.
«Одним из самых сильных доказательств являются слова, — говорит Саша. — Нам кажется, мол, ну что мое слово против его? Нет, это самое мощное доказательство. Сложно рассказывать, но нет другого варианта. Я считаю, что правовое поле — это единственный способ себя защитить, в том числе от возможных перекосов».

«МОЯ МЕЧТА — СДЕЛАТЬ ПРЕЦЕДЕНТ»

Она понимает, что реальный срок отчиму, скорее всего, уже не грозит: срок давности преступления вышел давно. Но если мужчина признает вину сам или суд признает его виновным, говорит Саша, она сможет подать иск в гражданский суд на моральную компенсацию.

Что делать

Чем раньше пострадавшая сторона заявит о преступлении, тем больше шансов, что уголовное дело будет заведено и дойдет до суда, рассуждает Галина Ибрянова. Одних показаний жертвы следственным органам недостаточно. Доказательствами могут быть заключения экспертов, видеосъемки, биологические следы, публикации или видео, которые потенциальный обвиняемый смотрел с ребенком, — если речь идет о развратных действиях.
«Универсальных советов, что делать, если не принимают заявление или не возбуждают уголовное дело, нет, — говорит Ибрянова. — Все зависит от каждого случая: кто совершил преступление, при каких обстоятельствах. Но главное, что важно сделать семье, — обратиться за юридической помощью, например, в правозащитную организацию, специализирующуюся на такого рода помощи, или помнить о праве на бесплатную помощь по ходатайству».
Семья также может самостоятельно поискать и предложить следователю психолога для проведения экспертиз — «человека, который не формально относится к процедурам, а действительно примет активное участие в следственных действиях, поможет раскрыть ребенка».
«Та система, которая сейчас есть, не дает сделать весь этот процесс для ребенка менее травматичным», — считает адвокат.
Ибрянова не обвиняет конкретных следователей и психологов в непрофессионализме. Дело в отсутствии системности, считает она: для специалистов нет никакого обязательного обучения — как работать с потерпевшими, обидчиками, как проявляется травма. Все, что есть, — это несколько часов в институте.
«Нужно, чтобы везде были специалисты [конкретно по работе с делами о половой неприкосновенности несовершеннолетних], — в следственных отделах, в судах специалисты. Например, в Великобритании есть детские судьи, которые рассматривают такие дела. Они знают, как правильно и деликатно разговаривать с детьми. Должны быть методики системные, эффективность которых доказана, специальное оборудование, комнаты для проведения следственных действий и допросов. И, конечно, нужно дружественное правосудие к нашим детям».
За время всего процесса расследования морально очень сильно пострадала вся семья, признается Альбина. Но она надеется, что взрослым удалось показать Кате, что государство и правосудие, а главное, семья — на ее стороне.
«А пока ребенок очень замкнутый, для нее мир враждебен, она всего стесняется, не любит людей. Я помню, когда мы обо всем узнали, она мне сказала: “Альбина, самые добрые — это женщины и собаки”. Я думаю, что это последствия травмы. Раньше она была другая, конечно. Я как-то нашла видео в компьютере, Кате там лет 10, наверное. И она там такая радостная, знаете, как звоночек. На шпагат садится, бегает, прыгает. Я себя поймала на мысли, что совсем ее такой не помню».

В подготовке материала оказал содействие проект «Тебе поверят», поддерживающий переживших сексуальное насилие в детстве людей.

ст: Светлана Буракова

Иллюстратор: Алексей Сухов

Источник: https://takiedela.ru/2020/08/deti-s-kotorymi-proizoshla-beda/